Сила добрых слов

Любопытство заводит в тупики.

Ты пытаешься вычислить и понять все ходы, чтобы избежать ловушек. Чувствуешь, как интуиция обдуривает рассудок. А бывает ли верное внутреннее предчувствие, доверяя которому, не будешь обманута? Такого нет, нет. Как не бывает чисто случайного письма. Кто-то думал над словами, чтобы их передать. Может быть, ночью выписывал чернилами искренне, по совести. Послания не появляются просто так, очевидно же.

Летом в 2014 году в нашем городе заменили все почтовые ящики. От старых железных коробок избавились к чертям, а во дворах установили красивые будочки, пусть даже у всех одинаковые. «Полезное дело, – подумала я, – хотя бы письма будут приходить аккуратными».

Кто бы что ни утверждал, а люди становятся счастливее, услышав хорошие слова. Получать добрые весточки приятно, в этом нет секрета. В школе я подкидываю подружкам листочки с ободряющими фразами, вижу их улыбки и радуюсь. Читаю по губам: «Амелия, спасибо!». Иногда их благодарности я кладу в карман и потом вклеиваю в записную книжку. Это в своём роде коллекция… Коллекция «спасибо» на будущее. В ней много всего того, что любит двенадцатилетняя Амелия.

Но однажды я изменю своей любви. Когда разочаруюсь во всём и захочу умереть. Почему разговоры об этом вызывают улыбку, не знаю. Просто веселимся. Старшие братья и сёстры моих друзей стали шутить про самоубийства уже в шестнадцать. Значит, мне осталось недолго.

– Я уже начала заботиться о будущем!

Глаза взрослого исследуют моё лицо, волосы и рост.

– Амелия, это так не работает. Бумажные коллекции долго не живут. Ты сожжешь их при первой же зрелой неудаче, а потом накроешь пеплом от сигареты. Выкуришь и даже не заметишь, как противно она дышала на тебя. Раз за разом ты научишься избавляться от макулатуры, потому что чьё-либо «спасибо» тебе не поможет.

Тётя Магдалина часто говорит тоскливые вещи, я привыкла. Но в тот день её лекция завела меня в один из тех тупиков, которые находятся в замкнутом круге. Не выбраться. Мне захотелось всё бросить, убежать на край города и закричать о том, что я никогда не повзрослею! Никогда-никогда! Потому что я верю в силу добрых слов! А у неё просто не получается... Мама говорила, что тётя снова меняет место работы и в скором времени переезжает подальше от нашего города. Она говорит, что в нём для неё отравлено всё, безнадёжно и навсегда.

Я больше ничего ей не сказала. Вернулась в комнату, достала ту книжку и стала вырывать из неё листы. «Тётя знает о будущем больше, чем я», – мои руки уничтожали все накопленные за полгода сокровища «спасибо», я рвала их и рыдала.

– Амелия, твоя коллекция…

Тётя нашла меня дрожащей. Вспоминаю это, и всё проносится мельтешащей каруселью. «Не хочу смотреть ей в глаза, не хочу видеть взрослых», – молилась я.

– Прямо сейчас покрываю её пеплом! Ведь такое рано или поздно случится! Ты права, хорошее всегда заканчивается. Я подумала о том, что моё будущее будет легче без всего этого… мусора.

– Поздравляю тебя с первым разочарованием, милая. Копи их. Поверь, к двадцати годам станешь неуязвимой – ни одного страдания по пустякам!

Мне стало легче. Словно речь тёти помогла в разгадке какого-то ребуса. Как внезапно. Копить разочарования, шутить о смерти и смотреть прямо перед собой – в этом вся философия тёти Магдалины. Не знаю, какой она была в юности, но, думаю, не впадала в крайности. Она не в восторге от людей, от добрых слов или от глупых фильмов. Я же люблю комедии, которые по закону жанра заканчиваются счастливым занавесом и закадровым смехом. Возможно, слова тёти так ранили меня, так резко переключили мои намерения потому, что в глубине души я стремлюсь оторваться от зависимостей – сладкие речи, яркие картинки, вишнёвый лимонад и страх перед будущим. Тётя Магдалина ничего не боится. Она расстраивается, когда в доме отключают горячую воду. Она злится, если в общественных местах прохожий мнёт её одежду, пока пытается преодолеть толпу. Она может вертеть в руках бокал красного сухого вина и читать стихи о преодолении ужаса, но она бесстрашный человек. Поэтому я боюсь спорить с тетёй и не говорю ей добрых слов, которые из моего рта так и льются, льются во всё окружающее пространство.

– Я уже забочусь о своём будущем! – хвастаюсь подруге.

– Это как же?

– Избавилась от наивных собирательств. Наташа, ты не задумывалась о том, какой будешь через несколько лет?

– Счастливой! Как и сейчас.

– А я буду умной! Проницательной, чуткой и не стану грузиться по пустякам.

– Как хочешь. Жалко, правда… Мне нравилась твоя коллекция.

С каждым днем я просыпалась воодушевлённой. «Совсем ничего не боюсь», – думала. Вот уже два месяца никому не написала никаких записок, считала тщательно. Тётя Магдалина приезжала к нам в гости всё реже, и мне казалось это символичным – урок усвоен, я всё-таки чуть-чуть, но ближе к будущему. Так улетел целый год, мне будто расхотелось записывать что-либо. Если в школе задавали сочинения, думала над ними долго и мучительно, и это утомляло. Учитель больше не читал мои тексты перед всем классом. Это хорошо, не над чем было смеяться.

Мне тринадцать, будущее настигает стремительно. Хочется сокращать мысли до крика. Не пишу добрых весточек, пишу стихи. Сложные такие, «пепельные», мне хотелось верить, что они именно такие. Продолжала считать время и набираться мудрости.

«Ураган беспощаден и жаден страшно.

Вихрь стихии бьёт окна и валит башни,

А пока его громко зовет небо

Жутким голосом да взглядом белым,

Он поёт элегию всем ветрам,

Разрушая пустыни, толкая реки —

Речи несутся по всем местам

Его мрачных душевных трагедий.

Ураган мнёт песок,

Пускает пальцы в пустынные дюны и валяется

На трупах недругов,

Качая солнце в глазах-каруселях,

Играет бесами,

Играет в веселье.

Ураган взял меня на свои плечи,

Горят небеса, люди тянут встречи,

Стихия поет свои страшные песни,

Плескаются воды — дороги вечные.

Ураган взял меня да поднес к лицу,

На секунду замер и вздохнул.

Под аплодисменты ветров — закинул

В самый бушующий воплями угол.

Ураган поймал новый мотив,

Зазвучал под музыку проклятый мир.

Разрушаются стены,

Башни падают вниз.

Ураган исполняет на сцене —

Каприз».

Я читала Наташе все свои стихи. Она одобряла, удивлялась моим фантазиям, а я чувствовала себя бесстрашной, стихийной и очень сильной.

– Только они грустные все, Амелия. Почему?

Я пожимала плечами, потому что почувствовала, что не знаю ответа на этот вопрос. Бывало, я запутывалась, когда меня спрашивали обо мне. И разве мои стихи – это мысли кого-то другого? Я ничего не ответила Наташе.

Летом следующего года мы с Наташей гуляли до восьми часов вечера. Я проводила её до дома и пошла привычным путем к себе. Помню, закат был неописуемо хорош – вульгарный, малиновый, словно поцелованный проституткой. Меня позабавила эта мысль – шла и не могла насмотреться. Казалось, не было ничего важнее неба цвета фуксии, пока я не заметила мальчика. Он убивал время около нашего подъезда. Незнакомец о чем-то думал, потому что никто и ничто вокруг не интересовало его. Вечер августа пламенел малиновым восторгом, захотелось сложить элегический стишок в розовых тонах, сразу, как забегу в комнату. Но вместо этого уставилась в окно. С моего подоконника хорошо просматривался этот вечер. Устремилась глазами – на закат и на печаль мальчика. Строчки не складывались так, как мне того хотелось. Хоть и получилось даже не грустно. Я отложила блокнот, в котором рождался стих. Мальчик всё ещё не покидал место у подъезда. Подумала, что он старше меня. Значит, и грусть у него тяжелее. На вид ему было шестнадцать, как мне показалось. Волновал меня не возраст, а какое-то трепещущее состояние души. И в моей, и в его. Хоть я никогда не умела читать мысли, я каким-то особым образом поняла, что ему грустно. В тот же вечер я написала письмо – кривые буквы, волнующиеся строки…. И что-то во всём этом было… чудесное.

«Ты когда-нибудь получал приветы от неумелых поэтов? Надеюсь, эта попытка ненапрасная. Не знаю, пишешь ли ты что-нибудь в прозе или в стихах, не знаю, но мне хочется поделиться своим вдохновением. Сегодня небо похоже на необъятный поцелуй проститутки. Малиновое, это вульгарно, да? Так кричит…. И ты тоже в тревоге, но это звучит очень тихо. Я слышала. Просто не успокоюсь, пока не заставлю твои глаза хотя бы чуть-чуть засиять. Привет тебе, незнакомец! Будь счастлив!

А.»

«Аноним», – подумала я и улыбнулась.

Кажется, я уже рассказывала, что в прошлом году во всем городе обновили почтовые ящики? Вспомнила о том, что однажды видела, как этот мальчик забирает свою почту на втором этаже. Я положила послание так, чтобы он сразу заметил его – краешек листа издалека виднелся как белый парусник. Малиновые сумерки на улице приобретали мягкие тёмные оттенки синего цвета. Я поспешила вернуться домой, чтобы выглянуть в окно. Площадка у подъезда оказалась пустой.

На следующий день мы с подругой встретились в парке. Не помню, читала ли я ей черновик своего стихотворения о «малиновых губах проститутки, воспевающей грустные шутки», но о произошедшем рассказала.

– Ты написала ему письмо? – Я услышала в голосе Наташи восторг.

– Да. Просто не смогла удержаться. Он подумает, что кто-то шутит. Чужую печаль так просто не смести, Наташ.

– Всё равно, я считаю, это здорово! Анонимное письмо, Амелия!

– Ты права.

Мне стало совсем спокойно после нашего разговора.

Я возвращалась домой в тот вечер позднее семи часов. Солнце снова садилось в восхитительной палитре оттенков красного и синего. Но о градиентах мне было сложно думать, я просто наслаждалась вечером.

Во дворе никто не гулял, улица мрачнела, да и мне самой хотелось спать. Я поднималась по лестнице на свой этаж, как вдруг заметила в знакомом ящике листок, положенный «белым парусником».

«Неужели, даже не раскрыл?», – я доверилась предчувствию, которое меня огорчило. Прошла мимо этого почтового ящика раз, а потом всё-таки вернулась к нему снова. Думала, вытащу своё письмо, оно никому не нужно. Руки потянулись за бумагой, но она оказалась не моей.

«Спасибо, А.», – прочитала я, когда развернула «парусник».

Тётя Магдалина навестила нас через четыре дня после того, как я обнаружила это письмо. Она приехала, чтобы привезти маме и мне какие-то старые книги. Тётя заглянула в мою комнату, улыбнулась.

– Как твоё ничего?

Я вздохнула, потому что сильно не любила такую формулировку этого вопроса.

– Нормально.

– Тебе совсем не о чем рассказать?

Тётя Магдалина измерила шагами ковёр в моей комнате. Я упорно молчала потому, что у меня были новости.

– Ничего не происходит? Амелия, молчишь как взрослая.

Я тогда сидела в непривычном для себя оцепенении, рисовала на бумаге карандашом какие-то гипнотические загогулины. Чтобы тётя поняла, что я была очень занята.

– А, ты рисуешь что-то…

– Это набросок, абстракция, – соврала я.

– Если в чём и есть сила, так это в искусстве! Рисуй, рисуй! Это полезно. Посмотри, я там привезла много книг. На это лето тебе точно хватит.

– Спасибо, я их разберу…

Тётя посмотрела на меня, явно уловив в моих словах рассеянность и нежелание продолжить разговор. Она вышла, а я посмотрела на картинку, которая нарисовалась сама, пока я морально пряталась от душной беседы. Завитушки, какое же это искусство? Я не чувствовала себя ни сильной, ни уставшей – в моих почеркушках не было ничего. Я вспомнила о том дне, когда написала письмо, и как это было волнительно! Когда отправила его адресату, какой стихийный подъём духа я почувствовала! Сила не в том, чтобы вечно прикрываться зачатками своего искусства. Стихи… Мои стихи – это просто мои стихи. Что я чувствую, когда пишу их одно за другим? То же, что и после спутанных загогулин. Сила не в том… Уверенность и радость были, когда я что-то такое делала, говорила… Ускользающая от меня, потому что намеренно отвергаю, сила…

– Добрых слов!

Тогда я произнесла это вслух.